пятница, 25 февраля 2011 г.

Он мог бы стать вором, если бы не стал писателем

Светлой памяти Елены Антоновны Янчевской посвящаю

Современники шутили, что в Куприне было что-то "от большого зверя". Мамин-Сибиряк вспоминал: "Куприн имел одну несколько странную привычку -- настоящим образом, по-собачьи, обнюхивать людей. Многие, в особенности дамы, сильно обижались..." Впрочем, одна из дам -- писательница Н. Тэффи -- искренне восхищалась его даром: "Вы обратите внимание, как он всегда принюхивается к людям! Потянет носом, и конец -- знает, что это за человек!" По части запахов у Куприна был единственный соперник -- Иван Бунин. И когда они сходились вдвоем, между ними начиналось состязание: кто определит более точно, чем пахнет, например, цирковая арена или ближайший трактир. Однажды в большой писательской компании зашел спор о том, чем пахнет женщина. "Женщины пахнут сливочным мороженым", -- заметил Чехов. "А мне кажется -- цветками липы, слегка подвявшими", -- подал голос Бунин. Куприн, сделав небольшую паузу, сказал: "А по-моему, молодые девушки пахнут арбузом и парным молоком. А старушки, здесь на юге, -- горькой полынью, ромашкой, сухими васильками и ладаном". Чехов, в знак признания победы, пожал Куприну руку...


Настоящий татарин должен ходить в тюбетейке...

Александр Иванович очень гордился своей татарской кровью (его мать -- татарская княжна). Легко ранимый и невероятно обидчивый, он бросался на каждого, кто, хотя бы и по незнанию, ошибался в произношении его фамилии: его почему-то часто называли Куприн, с ударением на первом слоге. Тогда он подскакивал к "обидчику" и, схватив его за фалды пиджака, почти по слогам выговаривал: -- Я -- Куприн, и всякого прошу это помнить! На ежа садиться без штанов не советую! Во времена пика своей славы он любил одеваться татарином: носил расписной халат и цветную тюбетейку, в которой бывал и в гостях, и в ресторанах, где, по воспоминаниям Бунина, "садился так широко и важно, как пристало бы настоящему хану". А для еще большего подобия "особенно узко щурил глаза". Мягкий и застенчивый с женщинами, он был резок и дерзок с мужчинами. Во хмелю, в который он впадал от одной рюмки водки, лез на ссоры со всяким, кто попадался ему под руку. Несмотря на маленький рост, он умел доказать каждому свое физическое превосходство. В 1902 году его одесский приятель, Антон Богомолец, рассказал ему о какой-то старухе, которую беспощадно колотит сын, громадного роста биндюжник. Куприн в тот же день разыскал этого человека в порту и, рискуя быть изувеченным его кулаками, сказал ему такие крутые слова, что тот закаялся измываться над матерью.

"Я хотел бы стать женщиной и испытать роды..."

Прежде чем стать писателем, Куприн успел поменять добрых десятка два профессий. Побывал и боксером, и цирковым борцом, и землемером, и учителем, и актером, и рекламным агентом, и рыбаком, и воздухоплавателем, и шарманщиком, и продавцом "пудерклозета инженера Тимаховича"... Ему не важно было, сколько заплатят, ему было интересно попробовать себя в новой роли. Жгучий интерес к жизни бросал его в самую гущу изучаемого дела или явления. Однажды в Одессе газетный репортер Леон Трецек познакомил его с начальником одной из пожарных команд. Куприн тотчас же воспользовался этим знакомством и, когда в центре города загорелся среди ночи жилой дом, Куприн в медной каске помчался туда вместе с отрядом пожарников и работал в пламени и в дыму до утра. "Я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбою или побыть женщиной и испытать роды". Только такая неуемная жажда жизни могла заставить его попробовать себя в роли конокрада, шпика, санитара в морге и даже... вора. Как-то, после продолжительной беседы со случайным ресторанным собеседником, оказавшимся каким-то знаменитым вором, ему вдруг захотелось испытать, как чувствует себя профессиональный грабитель, забравшийся ночью в чужую квартиру. "Выбрал место и время, отобрал вещи, уложил их в чемодан, но вынести их не хватило решимости". Страшно подумать, до чего бы могли довести Куприна подобные "эксперименты", если бы он вовремя не стал писателем!

За один рассказ -- двое суток карцера

Писателем Александр Иванович стал случайно. Первый рассказ он написал еще будучи курсантом военного училища. "Русский сатирический листок" вдруг решил напечатать присланный неизвестным автором за подписью "Ал. К-рин" довольно слабый рассказ "Последний дебют". В тот же день кто-то доложил начальству, что один из курсантов "тиснул какую-то чепуху в газетишку". Начальство произвело следствие, и презренный писака, затесавшийся в славные ряды будущих героев отечества, был обнаружен и предан суду. Наказание оказалось на удивление легким: всего-то двое суток карцера! Тогда, сидя в карцере, Куприн пообещал себе не прикасаться к перу и бумаге. И обещание свое он, наверное бы, сдержал. Если бы не встретил Ивана Бунина. Именно с его легкой руки Куприн, в то время очень нуждавшийся и даже голодавший, написал по его просьбе небольшой рассказ, и... сразу же получил приличный по тем временам гонорар. На который тотчас же купил себе "нормальной" еды (вина, сыра, колбасы и... икры), а также новые башмаки (в тех, что он ходил, по словам Бунина, стыдно было и таракана прихлопнуть).

Для чего писателю подушка?

"Случайный" писатель, Куприн и писал свои произведения от случая к случаю. Его первая жена, Мария Карловна Давыдова, мечтала сделать из него если не великого, то хотя бы модного писателя. Каждое утро после завтрака Куприн, по требованию жены, уходил к себе на чердак, где устроил рабочий кабинет, и до самого обеда работал. Однако эффективность этой работы почему-то равнялась нулю: за несколько недель он не написал ни одной строчки. При этом на все обвинения в лени у него обязательно находились веские отговорки: "голова болела...", "живот болел...", "прежде чем писать, лучше сто раз обдумать..." и т. п. В одно прекрасное утро, закончив с завтраком, он поднялся из-за стола и как-то необычно, боком начал выходить из комнаты. Наблюдательная супруга заметила, что спереди блуза на нем странно оттопыривается. Она подошла и одернула рубашку. И вдруг оттуда вывалилась... небольшая подушка. "Что это такое?" -- строго спросила Мария Карловна. Куприн смутился: "Видишь ли, Маша... на табурете сидеть слишком жестко... Вот я и беру с собой подушку". -- "А вот я посмотрю сейчас, как ты там устроил свой рабочий кабинет!" -- "Да нет, зачем! Лучше не ходи, Маша!". Но Мария Карловна уже шла по лестнице... Разумеется, никакого табурета на чердаке не оказалось: около стены было сложено сено, покрытое каким-то одеялом. -- Вот так рабочий кабинет! -- закричала строгая супруга. -- Видишь ли, -- виновато залепетал Куприн, -- я лежу, обдумываю тему, а потом незаметно засыпаю... -- Хорошо, -- отрезала Мария Карловна. -- С завтраками отныне будет покончено!

Любовь жены надо... заработать!

Куприн был ленивый писатель. Чего только не предпринимала его честолюбивая супруга, чтобы перевоспитать своего муженька: и ругала, и обедов лишала, и даже отказывала в супружеской близости. Дело дошло до того, что она предъявила ему ультиматум: он снимает себе холостую комнату и будет работать над "Поединком". Он может приходить домой, но при одном условии: в дом его пустят лишь в том случае, если он предъявит следующую главу повести... Теперь домой "в гости" Куприн приходил отдыхать только тогда, когда у него была написана новая глава или хотя бы часть ее. Однажды он принес Марии Карловне несколько старых страниц. Утром она заявила ему: -- Так обманывать меня тебе больше не удастся! -- И распорядилась укрепить на двери цепочку. Куприну приходилось, прежде чем попасть в квартиру, просовывать в щель рукопись и ждать, пока она пройдет цензуру Марии Карловны. Куприн молча страдал. Болезненно самолюбивый, он чувствовал себя униженным вдвойне, работа валилась из рук. А побывать в семье ему очень хотелось, и он опять пришел со старыми страницами, надеясь, что Мария Карловна их забыла. Он просунул листки в черную щель и сел на лестнице, проклиная себя за безволие. Голос непреклонной супруги прозвучал из-за двери: -- Ты ошибся, Саша, и принес мне старье. Спокойной ночи! Новый кусок принесешь завтра. Дверь захлопнулась. -- Машенька, пусти, я очень устал и хочу спать. Пусти меня, Маша... Голос Куприна дрожал. Ответом было молчание. Он сидел на ступеньке, обхватив голову руками, и беззвучно плакал. -- Какая ты жестокая... безжалостная... Куприн поднялся и медленно пошел вниз.

"Папа много водки пьет, его за это мама бьет..."

Прежде чем решиться на окончательный разрыв, Куприн длительное время топил боль в алкоголе. Его четырехлетняя дочь Лида однажды, в присутствии многочисленных гостей и отца, исполнила частушку собственного сочинения: У меня есть папа, У меня есть мама. Папа много водки пьет, Его за это мама бьет... Именно в это время родилась легенда о Куприне, как о пьянице, дебошире и гуляке. Нелюбимый и слабовольный, он превратился в ресторанного завсегдатая, обзавелся сомнительными друзьями и почти все вечера проводил в кабаках или на ипподроме. О его пьяных выходках писали все бульварные газеты. Куприн облил горячим кофе такого-то, выбросил из окна на улицу такого-то, выкрасил зеленой масляной краской голову такому-то, кинул в ресторане "Норд" в бассейн со стерлядью такого-то, на банкете такого-то вскочил в пьяном угаре на стол и раскрошил ногами все тарелки со снедью... Эти беспробудные хмельные годы аукнутся позднее: пышущий здоровьем и физической силой Куприн к концу жизни превратится в жалкого и больного человека, почти маразматика. Но это будет потом, а пока... Пока все будет продолжаться до того дня, когда его, погибающего, не спасет молодая и любящая его девушка, няня и воспитательница его дочери, Лиза Гейнрих. Она сумеет уговорить его перестать пить и отправиться на лечение в Финляндию. Лиза Гейнрих станет для него настоящим ангелом-хранителем. Благодаря ей, ее душевной мягкости и доброте, Куприн вернется к творчеству и познает наконец радость спокойной семейной жизни.

"Женщина -- это последний сосуд..."

Перу Куприна принадлежит немало замечательных рассказов и повестей. В этом ряду явно выделяется одно небольшое произведение, "Гранатовый браслет"... Когда-то давно, в пору молодости, кто-то рассказал ему странную историю о влюбленном фанатике, который многие годы забрасывал свою возлюбленную -- замужнюю женщину -- любовными письмами и подарками. Письма были плоскими, а подарки -- безвкусными. И конец истории был скорее поводом для практики психиатра. Но Куприн вдохновился услышанным рассказом. И через несколько лет написал повесть, за которую получил тысячу критических уколов от собратьев по перу. И -- тысячу благодарных писем от читательниц. "Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе, "Да святится имя твое"...". Это цитата из "Гранатового браслета". В конце жизни, в Париже, полубольной Куприн каждый вечер, сидя в кафе, писал длинные любовные письма к неизвестной молодой женщине, в которую он, седой старый писатель, вдруг отчаянно и безнадежно влюбился. Писал, но не отсылал адресату. В этих письмах часто повторялась та самая строка из "Гранатового браслета" -- "Да святится имя твое"... Очевидцы рассказывали, что лицо его в эти минуты чудесным образом преображалось: резкие черты разглаживались, взгляд становился светлее и умиротвореннее, а на губах, обычно всегда сурово сжатых, начинала играть легкая улыбка... "Женщина, -- сказал Гете, -- это последний сосуд, который мы заполняем нашей тоской по идеалу". Он так и не подошел, так и не познакомился, так и не открылся ей. Он был счастлив уже одним только фактом ее существования.

Александр КАЗАКЕВИЧ

0 коммент.:

Отправить комментарий